см. также стихи о Франции >>
-
7 -
Теперь вы спросите у меня, что мне более всего понравилось в Париже? Трудно решить. Начну с Аполлона Бельведерского. Он выше описания Винкельманова: это не мрамор - бог! Все копии этой бесценной статуи слабы, и кто не видал сего чуда искусства, тот не может иметь о нем понятия. Чтоб восхищаться им, не надо иметь глубоких сведений в искусствах: надобно чувствовать. Странное дело! Я видел простых солдат, которые с изумлением смотрели на Аполлона. Такова сила гения! Я часто захожу в Музеум единственно за тем, чтобы взглянуть на Аполлона и, как от беседы мудрого мужа и милой, умной женщины, по словам нашего поэта, лучшим возвращаюсь. Ни слова о других редкостях, ни слова о великолепной картинной галлерее, единственной в своем роде, ни слова о редкостях парижских, о театрах, о Дюшенуа, о Тальме и пр., и пр. Я боюсь вам наскучить моими замечаниями. Но позвольте, мимоходом, разумеется, похвалить женщин. Нет, они выше похвал, даже самые прелестницы.
Пред ними истощает
Любовь златой колчан.
Всё в них обворожает:
Походка, легкий стан,
Полунагие руки
И полный неги взор,
И уст волшебны звуки,
И страстный разговор, -
Всё в них очарованье!
А ножка... милый друг,
Она - Харит созданье,
Кипридиных подруг.
Для ножки сей, о, вечны боги,
Усейте розами дороги
Иль пухом лебедей!
Сам Фидий перед ней
В восторге утопает,
Поэт - на небесах,
И труженик, в слезах,
Молитву забывает!
Итак, мне более всего понравились ноги, прелестные ноги прелестных женщин в мире. De gustibus non disputandum. У английского генерала недавно спрашивали французские маршалы, что ему более всего понравилось в Париже? "Русские гренадеры", отвечал он. Пусть Северин скажет вам теперь, что ему понравилось в столице мира. Северин здесь; мы с ним видимся каждый день, бродим по улицам и часто, очень часто вспоминаем о Дашкове. Я ему уступаю перо до первого случая.
Теперь простите. Если Иван Иванович в Петербурге, то покорнейше прошу вас засвидетельствовать ему мое почтение. Поклонитесь знакомым; обнимите Блудова и скажите ему, что Батюшков любит его и уважает по-старому. Тургеневу ни слова обо мне:
Ему ли помнить нас
На шумной сцене света?
Он помнит лишь обеда час
И час великий Комитета!
Батюшков
ОТЦУ
[Апрель - май 1814 г. Париж]
[...] Я теперь покойно живу в Париже и разсматриваю все, что он имеет редкаго, удивительнаго. Наполеон оставил везде следы свои. Здесь на всяком шагу мы видим памятники, воздвигнутые ему в честь, и смеясь вспоминаем, что герой теперь заключен на маленькій остров. На днях, я имел счастіе видеть королевскую фамилію, которая заставит себя любить. Место тирана заступили добрые и честные люди. Вы читали несколько описаній Парижа, вы знаете, что Париж есть удивительный город; но я смело уверяю вас, что Петербург гораздо красивее Парижа, что здесь хотя климат и теплее, но не лучше кіевскаго, одним словом - что я не желал бы провести мой век в столице французской, а во Франціи еще и менее того. [...]
Е.Г. ПУШКИНОЙ
3-го мая 1814 г. Париж
[...] ...не спрашивайте, не требуйте у меня отчета в моей жизни. Разсказы хороши только в стихах, в плачевных трагедіях или у камина. Еще более: я вам ни слова не скажу о Париже. Василій Львович вам это все разсказал и лучше, и пространнее моего во время нашей эмиграціи или бегства. [...] Признаюсь вам, часто, очень часто, возвратясь в мою комнату, я забываю и шум Парижа, и Дюшенуа, и проказы Брюнета, и красавиц Тиволи, все забываю и мысленно переношусь в Нижній, то на площадь, где между телег и колязок толпились московскіе франты и красавицы, со слезами вспоминая о бульваре, то на патріотическій обед Архаровых, где от псовой травли до подвигов Кутузова все дышало любовью к отечеству, то на ужины Крюкова, где Василій Львович, забыв утрату книг, стихов и белья, забыв о Наполеоне, гордящемся на стенах древняго Кремля, отпускал каламбуры, достойные лучших времен Французской монархіи, и спорил до слез с Муравьевым о преимуществе французской словесности, то на балы и маскерады, где наши красавицы, осыпав себя бриліантами и жемчугами, прыгали до перваго обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по французски Бог знает как, и проклинали врагов наших. Вот времена, признаюсь вам, о которых я вспоминаю с большим удовольствіем. Прибавьте к этому Алексея Михайловича, который с утра самаго искал кого-нибудь, чтоб поспорить, и доказывал с удивительным красноречіем, что белое - черное, черное - белое, который вздохнуть не давал Василью Львовичу и теснил его неотразимой логикой, - и вы будете иметь понятіе об удовольствіи, которое я нахожу, переносясь мысленно в стены Нижняго. Таких чудесных обстоятельств два раза в жизни не бывает. Довольно и одного, чтоб на веки остаться в памяти. "Боже мой, я помню это все! Скажите мне что-нибудь о Париже!" Еще раз, и в последній: я не скажу ни слова. И с чего начну мой разсказ? Здесь что день, то произшествія, что день, то новыя проказы. Ни бумаги, ни терпенія у вас и у меня на все сіе не достанет, но достанет, конечно, на то, чтоб перечитать Монитер, Gazette de France, в которых, в одном отношеніи, все новости парижскія.