|
|
|
|
|
Геопоэзия : Стерн во Франции- 16 - Когда мы были уже в полулье от Мулена, я увидел в просвет на боковой дороге, углублявшейся в заросли, бедную Марию под тополем - она сидела, опершись локтем о колено и положив на ладонь склоненную набок голову - под деревом струился ручеек. Я велел кучеру ехать в Мулен, - а Ла Флеру заказать мне ужин - объявив ему, что хочу пройтись пешком. Мария была одета в белое, совсем так, как ее описал мой друг, только волосы ее, раньше убранные под шелковую сетку, теперь падали свободно. - Как и раньше, через плечо у нее, поверх кофты, была перекинута бледно-зеленая лента, спадавшая к талии; на конце ее висела свирель. - Козлик ее оказался таким же неверным, как и ее возлюбленный; вместо него она достала собачку, которая была привязана на веревочке к ее поясу. - "Ты меня не покинешь, Сильвио", - сказала она. Я посмотрел Марии в глаза и убедился, что она думает больше об отце, чем о возлюбленном или о козлике, потому что, когда она произносила эти слова, слезы заструились у нее по щекам. Я сел рядом с ней, и Мария позволила мне утирать их моим платком, когда они падали, - потом я смочил его собственными слезами - потом слезами Марии - потом своими - потом опять утер им ее слезы - и, когда я это делал, я чувствовал в себе неописуемое волнение, которое, я уверен, невозможно объяснить никакими сочетаниями материи и движения. Я нисколько не сомневаюсь, что у меня есть душа, и все книги, которыми материалисты наводнили мир, никогда не убедят меня в противном. МАРИЯ Когда Мария немного пришла в себя, я спросил, помнит ли она худощавого бледного человека, который сидел между нею и ее козликом года два тому назад? Она сказала, что была в то время очень расстроена, но запомнила это по двум причинам - во-первых, хотя ей было нехорошо, она видела, что проезжий, ее жалеет, а во-вторых, потому, что козлик украл у него носовой платок и за кражу она его прибила - она выстирала платок в ручье, сказала она, и с тех пор всегда носит его в кармане, чтобы вернуть моему знакомому, если когда-нибудь снова его увидит, а он, прибавила она, наполовину ей это обещал. Сказав это, она вынула платок из кармана, чтобы показать мне; она его бережно завернула в два виноградных листа и перевязала виноградными усиками, - развернув его, я увидел на одном из углов метку "Ш". С тех пор она, по ее словам, совершила путешествие в самый Рим и обошла однажды вокруг собора Святого Петра - потом вернулась домой - она одна отыскала дорогу через Апеннины - прошла всю Ломбардию без денег - а Савойю, с ее каменистыми дорогами, без башмаков - как она это вынесла и как преодолела, она не могла объяснить - но "для стриженой овечки", - сказала Мария, - "бог унимает ветер". - И точно стриженой! До живого мяса, - сказал я. - Будь ты на моей родине, где есть у меня хижина, я взял бы тебя к себе и приютил бы тебя: ты ела бы мой хлеб и пила бы из моей чашки - я был бы ласков с твоим Сильвио - во время твоих припадков слабости и твоих скитаний я следил бы за тобой и приводил бы тебя домой - на закате солнца я читал бы молитвы, а по окончании их ты играла бы на свирели свою вечернюю песню, и фимиам моей жертвы был бы принят не хуже, если бы он возносился к небу вместе с фимиамом разбитого сердца. Естество мое размягчилось, когда я произносил эти слова; и Мария, заметив, когда я вынул платок, что он уже слишком мокрый и не годится для употребления, пожелала непременно выстирать его в ручье. - А где же вы его высушите, Мария? - спросил я. - Я высушу его у себя на груди, - отвечала она, - мне будет от этого лучше. - Разве сердце ваше и до сих пор такое же горячее, Мария? - сказал я. Я коснулся струны, с которой связаны были все ее горести, - она несколько секунд пытливо смотрела мне в лицо помутившимся взором; потом, ни слова не говоря, взяла свою свирель и сыграла на ней гимн Пресвятой деве. - Струна, которой я коснулся, перестала дрожать - через одну-две минуты Мария снова пришла в себя - выронила свирель - и встала. - Куда же вы идете, Мария? - спросил я. - В Мулен, - сказала она. - Пойдемте, - сказал я, - вместе. - Мария взяла меня под руку, отпустила подлиннее веревочку, чтобы собака могла бежать за нами, - в таком порядке вошли мы в Мулен. МАРИЯ МУЛЕН Хотя я терпеть не могу приветствий и поклонов на рыночной площади, все-таки, когда мы вышли на середину площади в Мулене, я остановился, чтобы в последний раз взглянуть на Марию и сказать ей последнее прости. Мария была хоть и невысокого роста, однако отличалась необыкновенным изяществом сложения - горе наложило на черты ее налет чего-то почти неземного - все-таки она сохранила женственность - и столько в ней было всего, к чему тянется сердце и чего ищет в женщине взор, что если бы в мозгу ее могли изгладиться черты ее возлюбленного, а в моем - черты Элизы, она бы не только "ела мой хлеб и пила из моей чашки", нет - Мария покоилась бы на груди моей и была бы для меня как дочь. Прощай, бедная, несчастливая девушка! Пусть раны твои впитают елей и вино, проливаемые на них теперь состраданием чужеземца, который идет своей дорогой, - лишь тот, кто дважды тебя поразил, может уврачевать их навек. БУРБОННЕ Ничто не сулило мне такого буйного и веселого пира ощущений, как поездка по этой части Франции во время сбора винограда; но так как я проник туда через ворота горя, то страдания сделали меня совершенно невосприимчивым: в каждой праздничной картине видел я на заднем плане Марию, задумчиво сидящую под тополем; так я доехал почти до Лиона и только тогда приобрел способность набрасывать тень на ее образ - - Милая "Чувствительность!" неисчерпаемый источник всего драгоценного в наших радостях и всего возвышающего в наших горестях! Ты приковываешь твоего мученика к соломенному ложу - и ты же возносишь его на "Небеса" - вечный родник наших чувств! - Я теперь иду по следам твоим - ты и есть то ""божество, что движется во мне"" - не потому, что в иные мрачные и томительные минуты "моя душа страшится и трепещет разрушения" - пустые звонкие слова! - а потому, что я чувствую благородные радости и благородные тревоги за пределами моей личности - все это исходит от тебя, великий-великий "Сенсориум" мира! Который возбуждается даже при падении волоса с головы нашей в отдаленнейшей пустыне твоего творения. - Движимый тобою, Евгений задергивает занавески, когда я лежу в изнеможении, - выслушивает от меня перечисление симптомов болезни и бранит погоду за расстройство собственных нервов. Порой ты оделяешь частицей естества твоего самого грубого крестьянина, бредущего по самым неприютным горам, - он находит растерзанного ягненка из чужого стада. - Сейчас я увидел, как он наклонился, прижавшись головой к своему посоху, и жалостливо смотрит на него! - Ах, почему я не подоспел минутой раньше! - он истекает кровью - и чувствительное сердце этого крестьянина истекает кровью вместе с ягненком - (Перевод А. А. Франковского) |
|
Раздел Стерн во Франции > глава Стерн во Франции, фотографии, карты |
|
|
|
|