|
|
|
|
|
Геопоэзия : Стерн и Франция- 3 - И вот обстоятельство, над которым я подшучивал, угрожало причинить мне серьезные неприятности. Глупость ли то была, беспечность, философский взгляд на вещи, упрямство или что иное, - но в конце концов, когда Ла Флер ушел и я остался совершенно один, я не мог заставить себя думать об этой истории иначе, чем я говорил о ней Евгению. - А что касается Бастилии, то весь ужас только в этом слове! - Изощряйтесь, как угодно, - думал я, - а все-таки Бастилия не что иное, как крепость - крепость же не что иное, как дом, из которого нельзя выйти. - Несчастные подагрики! Ведь они два раза в год оказываются в таком положении. - Однако с девятью ливрами в день, с пером, чернилами, бумагой и терпением человек, даже если он обречен сидеть в заключении, может чувствовать себя очень сносно - по крайней мере, в течение месяца или шести недель, по прошествии которых, если он существо безобидное, его невиновность раскроется, и, выйдя на свободу, он будет лучше и мудрее, чем был до своего заключения. Когда я пришел к этому выводу, мне зачем-то понадобилось {а зачем, я забыл) выйти во двор, и помню, что, спускаясь по лестнице, я был очень доволен убедительностью своего рассуждения. - Прочь "мрачную" кисть! - сказал я хвастливо, - я не завидую ее искусству изображать бедствия жизни в суровых и мертвенных тонах. Душа наша приходит в ужас при виде предметов, которые сама же преувеличила и очернила; верните им их настоящие размеры и цвета, и она их даже не заметит. - Правда, - сказал я, - исправляя свое рассуждение, - Бастилия не из тех зол, которыми можно пренебрегать - но уберите ее башни - засыпьте рвы - удалите заграждения перед ее воротами - назовите ее просто местом заключения и предположите, что вас держит в ней тирания болезни, а не человека - как все ее ужасы рассеются, и вы перенесете вторую половину заключения без жалоб. В самый разгар этого монолога меня прервал чей-то голос, который я принял было за голос ребенка, жаловавшегося на то, что "он не может выйти". - Осмотревшись по сторонам и не увидев ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, я вышел, больше не прислушиваясь. На обратном пути я услышал на том же месте те же слова, повторенные дважды; тогда я взглянул вверх и увидел скворца, висевшего в маленькой клетке. - "Не могу выйти. - Не могу выйти", - твердил скворец. Я остановился посмотреть на птицу; заслышав чьи-нибудь шаги, она порхала в ту сторону, откуда они приближались, с той же жалобой на свое заточение. - "Не могу выйти", - говорил скворец. - Помоги тебе бог, - сказал я, - все-таки я тебя выпущу, чего бы мне это ни стоило. - С этими словами я обошел кругом клетки, чтобы достать до ее дверцы, однако она была так крепко оплетена и переплетена проволокой, что ее нельзя было отворить, не разорвав клетки на куски. - Я усердно принялся за дело. Птица подлетела к месту, где я трудился над ее освобождением, и, просунув голову между прутьями, в нетерпении прижалась к ним грудью. - Боюсь, бедное создание, - сказал я, - мне не удастся выпустить тебя на свободу. - "Нет, - откликнулся скворец, - не могу выйти, - не могу выйти", - твердил скворец. Клянусь, никогда сочувствие не пробуждалось во мне с большей нежностью, и я не помню в моей жизни случая, когда бы рассеянные мысли, потешавшиеся над моим разумом, с такой быстротой снова собрались вместе. При всей механичности звуков песенки скворца, в мотиве ее было столько внутренней правды, что она в один миг опрокинула все мои стройные рассуждения о Бастилии, и, понуро поднимаясь по лестнице, я отрекался от каждого слова, сказанного мной, когда я по ней спускался. - Рядись как угодно, Рабство, а все-таки, - сказал я, - все-таки ты - горькая микстура! и от того, что тысячи людей всех времен принуждены были испить тебя, горечи в тебе не убавилось. - А тебе, трижды сладостная и благодатная богиня, - обратился я к "Свободе", - все поклоняются публично или тайно; приятно вкусить тебя, и ты останешься желанной, пока не изменится сама "Природа", - никакие "грязные" слова не запятнают белоснежной твоей мантии, и никакая химическая сила не обратит твоего скипетра в железо, - поселянин, которому ты улыбаешься, когда он ест черствый хлеб, с тобою счастливей, чем его король, из дворцов которого ты изгнана. - Милостивый боже! - воскликнул я, преклоняя колени на предпоследней ступеньке лестницы, - дай мне только здоровья, о великий его Податель, и пошли в спутницы прекрасную эту богиню, - а епископские митры, если промысел твой не видит в этом ничего плохого, возложи в изобилии на головы тех, кто по ним тужит! УЗНИК ПАРИЖ Образ птицы в клетке преследовал меня до самой моей комнаты; я подсел к столу и, подперев голову рукой, начал представлять себе невзгоды заключения. Мое душевное состояние очень подходило для этого, так что я дал полную волю своему воображению. Я собирался начать с миллионов моих ближних, получивших в наследство одно лишь рабство; но, обнаружив, что, несмотря на всю трагичность этой картины, я не в состоянии наглядно ее представить и что множество печальных групп на ней только мешают мне - - Я выделил одного узника и, заточив его в темницу, заглянул через решетчатую дверь в сумрачную камеру, чтобы запечатлеть его образ. Увидев его тело, наполовину разрушенное долгим ожиданием и заключением, я познал, в какое глубокое уныние повергает несбывшаяся надежда. Всмотревшись пристальнее, я обнаружил его бледность и лихорадочное состояние: за тридцать лет прохладный западный ветерок ни разу не освежил его крови - ни солнца, ни месяца не видел он за все это время - и голос друга или родственника не доносился до него из-за решетки, - его дети - - Но тут сердце мое начало обливаться кровью, и я принужден был перейти к другой части моей картины. Он сидел на полу, в самом дальнем углу своей темницы, на жиденькой подстилке из соломы, служившей ему попеременно скамьей и постелью; у изголовья лежал незатейливый календарь из тоненьких палочек, сверху донизу испещренных зарубками гнетущих дней и ночей, проведенных им здесь; - одну из этих палочек он держал в руке и ржавым гвоздем нацарапывал еще день горя в добавление к длинному ряду прежних. Когда я заслонил отпущенный ему скудный свет, он посмотрел безнадежно на дверь, потом опустил глаза в землю, - покачал головой и продолжал свое грустное занятие. Я услышал звяканье цепей на его ногах, когда он повернулся, чтобы присоединить свою палочку к связке. - Он испустил глубокий вздох - я увидел, как железо вонзается ему в душу - я залился слезами - я не мог вынести картины заточения, нарисованной моей фантазией - я вскочил со стула и, кликнув Ла Флера, велел ему заказать для меня извозчичью карету с тем, чтобы в девять утра она была подана к дверям гостиницы. (Перевод А. А. Франковского) |
|
Раздел Стерн и Франция > глава Стерн и Франция, фотографии, карты |
|
|
|
|