см. также стихи об Израиле >>
-
8 -
"Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми
сделайте стези ему..."
Глядя с крыш Иерусалима на каменистые окрестности - чаще всего на
восток, на пустыню Иудейскую, - каждый раз вспоминаю я эти слова, - пролог
величайшей из земных трагедий.
Дьявол, Азазел, имя и образ которого так и остались тайной, был
издревле владыкой пустыни. Это он обитал в ее знойном серо-каменном море,
некогда взбудораженном подземными силами и навсегда застывшем. Это ему каждый
год - в десятый день седьмого месяца - посылали левиты и первосвященники Козла
Отпущения - от лица всего Израиля, за все грехи его. И не странно ли, что
именно оттуда прозвучали первые глаголы предтечи!
После бури и молний Бог пришел в пещеру Илии в сладостном веянье
ветра. Сладостным ветром было и пришествие в мир Иисуса. Но лежала "секира
при корне дерева". Жуткими пророчествами возвестил предтеча о грядущем за
ним.
Не было тогда города, равного богатством и красой Иерусалиму. Из
Яффы были видны его здания, блиставшие золотом и мрамором: "Иоанн же носил
одежду из верблюжьего волоса и пояс кожаный на чреслах своих".
В тишине зеленых долин, в мирных людных селениях протекла
молодость Иисуса. Но в первые же дни служения своего должен был он отдать дань
пустыне. Он крестится - и уже готов раскрыть уста, дабы благовествовать миру
величайшую радость. Но - "Дух ведет его в пустыню", в царство Азазела,
тех ветхозаветных, Богом проклятых мест, где "скрылся Каин, жаждущий крови
брата своего". "И был Иисус там сорок дней, искушаемый сатаною, и был
со зверями".
Пустыня видна с крыш Иерусалима. Пустыней называется только тот
скат, та дикая и от века бесплодная вулканическая страна, что за Элеоном, эти
растрескавшиеся от жгучего солнца бугры и перевалы, усеянные колючками и
голышами, волны и впадины былых землетрясений. Но разве власть Азазела не
простирается и на тропически-знойный дол Иордана, - эту глубочайшую в мире
низменность, с ее смертоносными лихорадками и воистину мертвыми водами, одно
дыхание которых убивает все живое?
Небо нынче нежное, бледно-голубое. Небо и солнце затуманены
дыханием полдня, сухого, горячего, душного. Жаром веет от старого каменного города,
его узких и грязных базарных ходов под сплошною кровлей сизо-песочного цвета.
Одинокая пальма, возвышающаяся на южной окраине, опустила свое неподвижное
опахало. Тускло темнеют куполы Гроба Господня и мечети Омара. Тысячи черных
стрижей кружат, сверлят полдневную тишину скрипучим верезжанием. И море
пепельно-сиреневых холмов, простирающееся окрест, дремлет, теряется в мглистой
суши...
Побледнела даже сказочно яркая бирюза у подошвы Моава.
II
После полдня тянет легкий ветер, небо, воздух, солнце - все
становится ярче, яснее.
За иссохшим руслом Кедрона дорога поднимается - мимо погребальной
пещеры Богоматери, Гефсиманского сада и гробниц Авесалома и Иосафата, по
каменистым склонам Элеона, среди несметных плит еврейского некрополя, стоящих
как раскрытые книги, испещренные крупными письменами.
Есть ли в мире другая земля, где бы сочеталось столько дорогих для
человеческого сердца воспоминаний?
Гроб Мариам! У стен сада, столь любимого сыном, в ложе кремнистой
долины, под сводами древнего полуподземного храма, во тьме которого блещут
огни, оклады и самоцветы, почила она, простая женщина из Назарета, венчанная
высшею славой - земной и небесной.
А русло Кедрона? Это дол Иосафата, место грядущего Страшного суда,
великая житница Смерти. Нет правоверного иудея и мусульманина, который не
полагал бы несказанной радостью быть погребенным в этой юдоли и не верил бы,
что и всех лишенных этой радости созовет в нее Господь в день суда своего. Он
ведь сказал устами Иоиля: "Я соберу все народы и приведу их в долину
Иосафатову".
Солнце уже клонится к западу, за Иерусалим. От его восточной стены
пала тень. Но ослепительно-золотисты скаты Элеона, дорога, извилисто
прорезанная по ним, плиты и гробницы. Золотиста лазурь над Кедроном и горой,
золотисто-песочного цвета ястреба, реющие над нами, трепещущие своими острыми,
в черных ободках крыльями: любят они эти скаты, любят сушь пустыни, в которую
медленно вступаем мы, огибая среди запыленных олив Элеон.
За Элеоном - Вифания. Это уже преддверие пустыни. Несколько старых
верблюдов в грязно-рыжей сухой шерсти загораживают дорогу на повороте, грубым
видом своим говоря о патриархальных скитаньях в камнях и песках. Но кругом еще
мирно и весело. Чист и силен предвечерний свет, дали ясны, небо бездонно,
склоны и холмы в садах и виноградниках. Даже тощие посевы зреют кое-где на
глинистой почве между ними. И Абудис, что направо, и Вифания, что налево, -
несколько кубов из серого булыжника, окруженных смоковницами, огромными
кактусами, запыленными терновниками; в крутых, кривых и узких проходах между
ними всюду сор и тряпки, полуголые черные дети, слепцы и убогие. Но как
все-таки должны были радовать после пустыни их сады и люди!
И живым кажется образ Иисуса. Сколько раз подходил он сюда,
похудевший, побледневший за дорогу в пустыне! Здесь жили друзья его. О
древности могилы Лазаря говорят те камни времен Ирода, из которых сложен вход в
могильную пещеру, куда спускаются узкой холодною шахтой, со свечой в руке.
Подлинней же всего древность того пути, что ведет от Вифании в страну Азазела
глубокой, извилистой и страшной в своей мертвенности лощиной Эль-Хот. Этот путь
неизменен от века. Иных сносных путей в пустыне Иудейской нет, не было, да и не
могло быть, ибо только на этом пути есть источник, - источник Апостолов, - без
которого немыслимы переходы по ней.
От Вифании начинается спуск, неуклонное падение. И страна, лежащая
окрест, сперва поражает своей красотой, волнует радостью, обманывает, как
искуситель.
На одном из скатов за Вифанией мы останавливаемся, очарованные.
Воздух так прозрачен, точно его совсем нет. И пустыня, каменным волнистым морем