см. также стихи об Италии >>
-
2 -
Доктор снова внимательно исследует письмо.
- А... он его сам написал? Или... или... как?
- Он писать сам! Христофор Коломбо! Его собственный почерк, написан им самим!
Затем доктор положил письмо и сказал:
- В Америке я видывал четырнадцатилетних мальчишек, которые пишут лучше.
- Но это же великий Христо...
- Меня не интересует, кто это писал. Худшего почерка мне не приходилось видеть. Не думайте, пожалуйста, что вы можете нас дурачить, раз мы иностранцы. Мы не потерпим подобного обращения. Если у вас есть образчики настоящей каллиграфии, мы будем рады с ними ознакомиться, а если нет, то незачем здесь задерживаться.
Мы отправились дальше. Гид был сильно обескуражен, но сделал еще одну попытку. У него было в запасе нечто, чем он собирался нас поразить. Он сказал:
- Ах, господа, вы идти со мной. Я показывать вам прекрасный... о, великолепный бюст Христофор Коломбо! Чудесный, замечательный, великолепный!
Он подвел нас к прекрасному - действительно прекрасному! - бюсту и, отступив, встал в позу:
- Ах, взгляните, господа! Прекрасный, чудесный бюст - бюст Христофор Коломбо! Прекрасный бюст, прекрасный постамент!
Доктор приставил к глазам лорнет, купленный специально для таких оказий.
- А... как вы назвали этого джентльмена?
- Христофор Коломбо! Великий Христофор Коломбо!
- Христофор Коломбо... великий Христофор Коломбо. Ну, а чем же он знаменит?
- Открыл Америку! Открыл Америку! Черт побери!
- Открыл Америку? Тут какое-то недоразумение. Мы только что из Америки и ничего об этом не слышали. Христофор Коломбо... красивое имя... А... а он умер?
- О, corpo di Bacco! Триста лет назад!
- А отчего он умер?
- Не знаю. Не могу сказать.
- От оспы, а?
- Я не знаю, господа! Я не знаю, отчего он умер.
- От кори, должно быть?
- Может быть, может быть... Я не знаю... Наверное, он умер от чего-нибудь.
- А родители живы?
- Невозможно!
- А... а что здесь - бюст, а что - постамент?
- Санта Мария! Вот это - бюст, а вот это - постамент!
- Ага, понимаю, понимаю. Удачное сочетание. Весьма удачное. Но бюст не очень пышный.
Иностранец не понял этой шутки: гидам недоступны тонкости нашего американского остроумия.
Мы не даем скучать нашему римскому гиду. Вчера мы снова провели около четырех часов в Ватикане, этом удивительном хранилище редкостей. Несколько раз мы чуть было не выказали интереса, даже восхищения - удержаться, казалось, невозможно. Все же нам это удалось. Гид был совсем уничтожен и не знал, что делать. Он сбился с ног, выискивая всякие диковинки, истощил весь запас своей изобретательности, но у него так ничего и не вышло: мы не проявили интереса ни к чему. Под конец он пустил в ход свой главный козырь - царственную египетскую мумию, пожалуй, лучшую из существующих. Он повел нас к ней. На этот раз он был так уверен в успехе, что обрел часть прежнего энтузиазма.
- Взгляните, господа! Мумия! Мумия!
Лорнет приставляется к глазам с обычной хладнокровной медлительностью.
- А... как, вы сказали, зовут этого джентльмена?
- Зовут? Его никак не зовут! Мумия! Египетская мумия!
- Так, так. Здешний уроженец?
- Нет! Египетская мумия!
- Ах, вот как. Значит, француз?
- Нет же! Не француз, не римлянин! Родился в Египта!
- В Египта. В первый раз слышу об этой Египте. Какая-то заграничная местность, по-видимому. Мумия... мумия. Как он хладнокровен, как сдержан. А... он умер?
- О, sacre bleu! Три тысячи лет назад!
Доктор свирепо обрушился на него:
- Эй, бросьте ваши штучки! Считаете нас за простофиль, потому что мы иностранцы и проявляем любознательность! Подсовываете нам каких-то подержанных покойников! Гром и молния! Берегитесь, не то... если у вас есть хороший свежий труп, тащите его сюда! Не то, черт побери, мы разобьем вам башку!
Да, мы не даем скучать этому французу. Однако он с нами отчасти сквитался, сам того не подозревая. Сегодня утром он явился в отель узнать, не встали ли мы, и постарался описать нас как можно точнее, чтобы хозяин понял, о ком идет речь. Заканчивая свое описание, он мимоходом заметил, что мы сумасшедшие. Это было сказано так простодушно и искренне, что шутка для гида получилась недурная.
Есть один уже упоминавшийся вопрос, который неизменно доводит гидов до белого каления. Мы пускаем его в ход всякий раз, когда не можем придумать ничего другого. После того как они истощат все запасы своего энтузиазма, восхваляя красоты какого-нибудь древнего бронзового истукана или колченогой статуи, мы начинаем молча, с глупым видом рассматривать эту диковинку пять, десять, пятнадцать минут - словом, сколько сумеем выдержать, а потом спрашиваем:
- А... а он умер?
Это пронимает самого добродушного из них. Они никак этого не ждут - особенно новые, еще не знающие нас. Наш многострадальный римский Фергюсон, - пожалуй, наиболее терпеливый и доверчивый из всех гидов, которые до сих пор нам попадались. Жаль будет расставаться с ним. Нам очень нравится его общество. Мы надеемся, что ему нравится наше, но нас терзают сомнения.