см. также стихи о Японии >>
-
1 -
Взаимные подарки. — Новые лица. — Известия о японских полномочных. — Условия свидания с ними. — Новый год. — Опять поезд в Нагасаки. — Салют. — Полномочные и оба губернатора. — Приветствия; обед; разговоры. — Междометия. — Посещение полномочными фрегата. — Встреча; обед. — Подарки. — Японские сабли. — Парадный прием и обед у японцев. — Подарки от сиогуна. — Письма от верховного совета. — Частые поездки в Нагасаки для конференции. — Японский Новый год. — Вторичное посещение фрегата полномочными. — Прощальный обед у них. — Отплытие.
Опять нагасакский рейд.
Четверо суток шли мы назад, от Saddle Islands, домой — так называли мы Нагасаки, где обжились в три месяца, как дома, хотя и рассчитывали прийти в два дня. Но мы не рассчитывали на противный ветер, а он продержал нас часов сорок почти на одном месте. На этом коротеньком переходе не случилось ничего особенного. Я не упоминаю о качке: и это не особенное в море. В конце четвертых суток увидели острова Гото, потом всё скрылось в темноте. До сих пор хлопотали, как бы скорее прийти, а тут начали стараться не приходить скоро. Убавили парусов и стали делать около пяти миль в час, чтобы у входа быть не прежде рассвета. Мы незаметно подкрались к Нагасаки.
Рано утром услыхал я шум, топот; по временам мелькала в мое окошечко облитая солнцем зеленая вершина знакомого холма. Фаддеев принес чай и сказал, что японец приезжал уж с бумагой, с которой, по форме, является на каждое иностранное судно. “Да мы на якоре, что ли?” — спросил я. “Никак нет еще”. — “Ведь мы на рейде?” — “Точно так”. — “За чем же дело стало?” — “Лавируем: противный ветер, не подошли с полверсты”. Но вот и дошли, вот раздалась команда “Из бухты вон!”, потом “Якорь отдать!” Стали; я вышел на палубу.
Немного холодно, как у нас в сентябрьский день с солнцем, но тихо. Нагасакский ковш синеет, как само небо; вода чуть-чуть плещется. Холмы те же, да не те: бурые, будто выжженные солнцем. Такие точно в прошлом году, месяцем позже, явились мне горы Мадеры. И здесь, как там, молодая зелень проглядывает местами, но какая разница! Там цветущие сады, плющ и виноград вьются фестонами по стенам, цветы стыдливо выглядывают из-за заборов, в январе веет теплый воздух, растворенный кипарисом, миртом и элиотропом; там храмы, виллы, вина, женщины — полная жизнь! Здесь — огороды с редькой и морковью, заборы, но без цветов, деревянные кумирни, а не храмы, вместо вина — саки; есть и женщины, но какие? Первая страница жизни — и вдобавок холод!
Опять пошло по-прежнему. Вот и японцы едут: баниосы; с ними Сьоза. Они приехали поздравить с приездом. Поговорив с Посьетом в капитанской каюте, явились на ют к адмиралу, с почтением. Ойе-Саброски, с детским личиком своим, был тут старший. Присев перед адмиралом, он уж искал вокруг глазами, как бы сшалить что-нибудь. “А! Гончаров! Гончаров!” — закричал он детским голосом, увидев меня, и засмеялся; но его остановил серьезный вопрос: “Тут ли полномочные?” — “Будут, чрез три дня”, — отвечал он чрез Сьозу. “Если не будут, — приказано было прибавить, — мы идем, куда располагали, в Едо. Время дорого, и терять его не станем. Полномочные, может быть, уж здесь, да вы не хотите нам сказать”. — “Нет, их нет”, — начали они уверять. Угроза так подействовала на них, что они сейчас же скрылись.
Вечером я читал у себя в каюте: слышу, за стеной как будто колют лучину. “Что там?” — спрашиваю. “Да японцы тут”. — “Опять? Кто ж это лучину ломает?” Это разговаривает Кичибе. Я пошел в капитанскую каюту и застал там Эйноске, Кичибе, старшего из баниосов, Хагивари Матаса, опять Ойе-Саброски и еще двух подставных: всё знакомые лица. “Здравствуй, Эйноске! Здравствуй, Кичибе!” Кичибе загорланил мое имя, Эйноске подал руку, Ойе засмеялся, а Хагивари потупился, как бык, и подал мне кулак. Тут же был и тот подставной баниос, который однажды так ласково, как добрая тетка, смотрел на меня.
Их повели к адмиралу. “Губернаторы приказали кланяться и поздравить с благополучным приездом”, — сказал Хагивари. Кичибе четыре раза повернулся на стуле, крякнул и начал давиться смехом, произнося каждый слог отдельно. “Благодарите губернаторов за внимание”, — отвечали им. Кичибе перевел ответ: все четыре бритые головы баниосов наклонились разом. Опять Хагивари сказал что-то. “Их превосходительства, губернаторы, приказали осведомиться о здоровье”, — переводил Кичибе. “Благодарите. Надеемся, что и они здоровы”, — приказано отвечать. Поклон и ответ: “Совершенно здоровы”. — “Губернаторы желают, — продолжал Кичибе, — чтобы впредь здоровье полномочного было удовлетворительно”. Им пожелали того же самого.
Бог знает, когда бы кончился этот разговор, если б баниосам не подали наливки и не повторили вопрос: тут ли полномочные? Они объявили, что полномочных нет и что они будут не чрез три дня, как ошибкой сказали нам утром, а чрез пять, и притом эти пять дней надо считать с 8-го или 9-го декабря... Им не дали договорить. “Если в субботу, — сказано им (а это было в среду), — они не приедут, то мы уйдем”. Они стали торговаться, упрашивать подождать только до их приезда, “а там делайте, как хотите”, — прибавили они.
Очевидно, что губернатору велено удержать нас, и он ждал высших лиц, чтобы сложить с себя ответственность во всем, что бы мы ни предприняли. Впрочем, положительно сказать ничего нельзя: может быть, полномочные и действительно тут — как добраться до истины? все средства к обману на их стороне. Они могут сказать нам, что один какой-нибудь полномочный заболел в дороге и что трое не могут начать дела без него и т. п., — поверить их невозможно.
Мы еще с утра потребовали у них воды и провизии в таком количестве, чтоб нам стало надолго, если б мы пошли в Едо. Баниосы привезли с собой много живности, овощей, фруктов и — не ящики, а целые сундуки конфект, в подарок от губернаторов. Им заметили, что уж раз было отказано в принятии подарка, потому что губернатор не хотел сам принимать от нас ничего. Начались опять упрашиванья. Кичибе вылезал совсем из своих халатов, которых, по случаю зимы, было на нем до пяти, чтоб убедить, но напрасно. Провизию велено было сгрузить назад в шлюпки.