см. также путевые стихи >>
Геопоэзия : Блаватская в Пакистане
-
18 -
Я потупилась, чувствуя, что подо мною снова слегка как бы дрогнула только что укрепившаяся почва.
- Гей!.. Сааб!.. - вдруг закричал толстяк проходившему мимо нас с верховою лошадью кашмирцу. - Моти-Сахай!.. На минуту... Сюда!.. Я желаю вам сказать несколько слов... вот этот негр... быть может, разъяснит нам что-нибудь... Он из свиты раджи... - добавил прозорливый дипломат, обращаясь нам.
Отодвинутые от наших экипажей громадною толпой уезжающих раджей высокосферного сановничества, мы стояли на лужайке в нескольких шагах от дороги.
Кашмирец, рослый детина с рыжею бородой, подошел к нашей групп бросил поводья бежавшему за ним слуге. Он униженно поклонился толстяку и другим белым саабам.
- Ну, что, пандит,* [*"Пандитами" называются в Индии все ученые лингвисты, особенно те, которые знают санскритский язык и изучают астрологию.] - обратился к нему по-английски и окольною тропой жирный дипломат. - Как поживает астрология?..
- Звезды неблагоприятны нам, сааб, все дурные предзнаменования... - совершенно серьезно отвечал пандит, совершенно свободно по-английски.
- The devil they are! Неужто?.. Ваш магараджа только что забрал на 5000 рупий от ее величества подарков и вдруг "звезды ему еще не благоприятны"! Да чего ж ему еще?..
- Не в материальных отношениях, сэр... Этим его светлость весьма доволен... а вот он все нездоров, и астрологи его давно уже предсказывают ему, что Лахор будет когда-нибудь пагубен для его светлости... Оттого магараджа так долго и отказывался ехать на дурбар...
- Гм-м... м!.. - промычал англичанин, - Оттого, а?.. Ну, а раз в Лахоре разве звезды ему и здесь пророчили несчастье... а? Планеты воспрепятствовали ему занять назначенное ему место в процессии, заставили его удрать против приказаний властей домой в лагерь?..
- Нет, сэр... Но его светлость был вынужден против своего желания так поступить...
- Вынужден против своего желания... - передразнил англичанин: - Это что за чушь!.. Кто же мог его принудить к тому?..
- Обстоятельства и... тот факт, что его светлость находился в то время европейском здании, на станции английской железной дороги... магараджа очень набожен!..
- Что за черт... ничего не понимаю!.. И какое же может иметь отношение его бегство с железною дорогой и... его набожностью?..
- Наши религиозные постановления очень строги в этом отношении, сэр... Шастры* [*Шастры - книга браминов с религиозными постановлениями и предписаниями для ежедневного обихода индусов. Последний обязан от рождения до смерти есть, пить, спать и всецело жить по шастрам.] предписывают особый священный церемониал для каждого действия, для малейшего отправления в жизни человека, сэр... и наш магараджа не мог... не рискуя лишиться касты и попасть под обвинение в тяжелом грехе оставаться одной минутой долее среди английских властей в принадлежащем им здании.
- Да что же такое случилось, наконец?.. Кто заставлял его идти против его религии... его шастр?.. Ведь не на корове же его заставляли ехать!..
Пандит искоса взглянул на группу жадно слушающих его дам и промолчал.
- Да отвечайте же, пандит! - нетерпеливо приставал к кашмирцу англичанин. - Что такое испугало вашего магараджу... что случилось?..
- Его светлость уже несколько недель, как отдал себя на полное распоряжение самого ученого в Кашмире хакима* [*Хаким - туземный доктор.] - и что же?.. Хаким что ли не велел ему ехать?..
- Н-нет, - как бы нехотя отвечал припертый к стене кашмирец. - Не хаким, сааб, а... а... последствия его лечения. Его светлость в то утро, как и во все последующие, принимал сильное очистительное...
Англичанки чуть было не попадали в обморок.
Эффект вышел великолепный! Сам инквизитор переконфузился и поспешил усадить своих дам в экипажи. Кашмирец, с которым все, кроме меня, позабыли проститься, сел на лошадь и тихо направился к лагерю магараджей...
Так просто прозаически и неожиданно разрядилась грозная, нависшая над политическим горизонтом туча, разрешилась тайна, смутившая было всю англо-индийскую колонию, тайна "русской интриги" и "беспримерной" вследствие оной дерзости магараджи Кашмирского.
* * *
Конец великому дурбару!.. На другой день Лахор уже опустел, разъехались его гости, поплелись каждый восвояси магараджи. Иные с истинно царскими подарками в своих вьюках; другие, истратив на приезд тысячи и получив за это посеребренный кубок. Собирались уезжать и мы, да не уехали. Меня посетила в тот же вечер донги, самая злокачественная в Индии лихорадка. Эта интересная туземка продержала меня много дней одну в дак-бунгало, куда меня перевели из сырых комнат отеля, грозя все время прибрать меня, но под конец выпустив как-то невзначай из своих хищных когтей.
Много странного, изумительно странного, но вместе с тем и хорошего узнала я во время моей тяжелой болезни. Например, то, чего англичане уже конечно не подозревают, а еще менее заслуживают. Их обращение с туземцами довело последних до таких утрированных на их счет подозрений, что не один, а человек двадцать туземцев, из которых многие были образованные, солидные люди, умоляли меня пресерьезно не посылать за английским доктором из боязни, что тот нарочно убьет меня, залечив не потому, что я русская, а главное потому, что я "не презираю, а люблю индусов"! Я насилу их разуверила в возможности такого нелепого подозрения, а быть может и не разуверила, а только они перестали сопротивляться моему желанию.
Но европейский доктор не помог мне. Его наука, как сам он сознался, бессильна против свирепой туземной данги.* [*Для сведения русской медицины скажу, что, по словам английских медиков, такого рода лихорадка нигде неизвестна, кроме Индии. Это нечто среднее между тифом и самым мучительным ревматизмом во всех частях тела. Единственные часы успокоения от мук, когда лежишь в бессознательном состоянии, в бреду. Для данги нет лекарств.] Когда два английских медика отказались от лечения, испробовав на мне все средства, туземцы заявили свои права и принялись лечить меня по-своему. И только тогда, в дни страшной муки узнала и оценила я вполне этот народ. Никогда не забуду я ту неисчерпаемую доброту, терпеливость в обращении со мною и преданность этих бедных загадочных туземцев. Что они спасли мне жизнь, это верно: оценить справедливо эту расу может лишь тот, кто, как я, испытал эту преданность на самом себе, не на словах, а на деле. И я уверена, что всякий другой, будь он хотя сто раз англичанином, найдет в них то же, что и я, если только потрудится узнать индусов покороче, подружится с ними, третируя их как равных себе, а не как собак! Десятки арий-самаджей* [*Члены-монотеисты одного реформаторского религиозного общества. (См. "Письма из пещер и дебрей Индостана").] и брахмов* [*Члены бенгальского Брахмо-Самадж, последователи Бабу-Кешуба Чендер-Сена.] присоединились к членам теософического общества и, потащив отцов и матерей на совет, многие бросив на все время болезни слушание курсов в университете, стерегли меня и денно и нощно, кто от воображаемого "глаза", а кто от простуды во время пароксизма, что при данге ведет к верной смерти.