см. также стихи о Швейцарии >>
-
9 -
Исчезни, воспоминание о прошедшей болезни! Я не хочу быть злопамятен против матери моей, природы, и забуду все, кроме того, чем она услаждает чашу дней моих!
Женева, декабря 1, 1789
Ныне минуло мне двадцать три года! В шесть часов утра вышел я на берег Женевского озера и, устремив глаза на голубую воду его, думал о жизни человеческой.
Друзья мои! Дайте мне руку, и пусть вихрь времени мчит нас куда хочет! - Доверенность к провидению - доверенность к той невидимой руке, которая движет и миры и атомы; которая бережет и червя и человека, - должна быть основанием нашего спокойствия.
Этот день хотел бы я провести с вами, но как быть! - Стану хотя в мыслях вами радоваться. И вы, конечно, вспомните ныне своего друга.
Вместе с Беккером намерен я обедать у барона де Лю, а ужинать в трактире "Золотых весов", где у нас будет веселый концерт.
Женева
Вы, может быть, удивляетесь, друзья мои, что я по сие время ничего не говорил вам о великом Боннете, который живет верстах в четырех от Женевы, в деревне Жанту. Мне сказали, что он весьма нездоров, глух и слеп и никого, кроме ближних родственников, не принимает, почему я не имел надежды видеть сего славного философа и натуралиста. Но третьего дня г. Кела, свойственник его, вызвался сам ехать к нему со мною, уверив меня, что посещение мое не будет ему в тягость. Мы приехали к нему поутру, но не застали его дома: он прогуливался. Господин Кела велел ему сказать, что один русский путешественник желает быть у него, - и на другой день Боннет прислал звать меня. В назначенное время постучался я у дверей сельского его домика, был введен в кабинет философа, увидел Боннета и удивился. Я думал найти слабого старца, угнетенного бременем лет - обветшалую скинию, которой временный обитатель, небесный гражданин, утомленный беспокойством телесной жизни, ежедневно сбирается лететь обратно в свою отчизну, - одним словом, развалины великого Боннета. Что же нашел? Хотя старца, но весьма бодрого, - старца, в глазах которого блистает огонь жизни, - старца, которого голос еще тверд и приятен, - одним слоном, Боннета, от которого можно ожидать второй "Палингенезии"1. Он встретил меня почти у самых дверей и с ласковым взором подал мне руку. "Вы видите перед собою такого человека, - сказал я, - который с великим удовольствием и с пользою читал ваши сочинения и который любит и почитает вас сердечно". - "Я всегда радуюсь, - отвечал он, - когда слышу, что сочинения мои приносят пользу или удовольствие благородным душам".
Мы сели перед камином, Боннет на больших своих креслах, а я на стуле подле него. "Подвиньтесь ближе, - сказал он, приставляя к уху длинную медную трубку, чтобы лучше слышать, - чувства мои тупеют". Я не могу от слова до слова описать вам разговора нашего, который продолжался около трех часов. Довольствуйтесь некоторыми отрывками.
Боннет очаровал меня своим добродушием и ласковым обхождением. Нет в нем ничего гордого, ничего надменного. Он говорил со мною как с равным себе и всякий комплимент мой принимал с чувствительностию. Душа его столь хороша, столь чиста и неподозрительна, что все учтивые слова кажутся ему языком сердца: он не сомневается в их искренности. Ах! Какая разница между немецким ученым и Боннетом!
-----
1 - Титул одного из его сочинений.
-----
Первый с гордою улыбкою принимает всякую похвалу как должную дань и мало думает о том человеке, который хвалит его, но Боннет за всякую учтивость старается платить учтивостию. Правда, что бой между нами не мог быть равен: я говорил с философом, всему свету известным и всеми превозносимым, а он говорил с молодым, обыкновенным, неизвестным ему человеком.
Боннет позволил мне переводить его сочинения на русский язык. "С чего же вы думаете начать?" - спросил он. "С "Созерцания природы" ("Contemplation de la Nature"), - отвечал я, - которое по справедливости может быть названо магазином любопытнейших знаний для человека". - "Никогда не приходило мне на мысль, - сказал он, - чтобы это сочинение было так благосклонно принято публикою и переведено на столько языков. Вы знаете (из предисловия к "Contemplation"), что я хотел бросить его в камин. Но переведя "Палингенезию", вы переведете лучшее и полезнейшее мое сочинение. Ах, государь мой! В нашем веке много неверующих!" - Ему неприятно, что на английский и немецкий язык переведено "Созерцание натуры" без его ведома. "Когда автор еще жив, - сказал он, - то надлежало бы у него спроситься".- Боннет хвалит один Спаланцаниев перевод, а немецким переводчиком, профессором Тициусом, весьма недоволен, потому что сей ученый германец думал поправлять его и собственные свои мнения сообщал за мнения сочинителевы. Я сказал Боннету, что Тициус, несмотря на свою ученость, во многих местах не понимал его. Например, начало: "Je m'eleve a la Raison Eternelle"1, перевел он: "Ich erhebe mich zu der ewigen Vernunft"2: грубая ошибка! Вместо "Vernunft" надлежало бы сказать "Ursache"; под словом "raison" разумел автор причину, а не разум. Боннет пожал плечами, услышав от меня о сей ошибке.
Он любит Лафатера, хвалит его сердце и таланты, но не советует никому учиться у него философии. -
-----
1 - Я возношусь к вечной причине (франц.). - Ред.
2 - Я возношусь к вечному разуму (нем.). - Ред.
-----
Лафатер, будучи недавно в гостях у Боннета, вдруг схватил с него парик и сказал сыну своему, который приехал вместе с ним: "Смотри, Генрих! Где ты увидишь такую голову, там учись мудрости".
Говоря о честолюбии авторском, Боннет сказал: "Пусть сочинители ищут славы! Трудяся для собственной своей выгоды, они приносят пользу человечеству, ибо премудрый творец неразрывным союзом соединил частное благо с общим".
Жан-Жака называет он великим ритором, слог его - музыкою, а философию - воздушным замком. Будучи усердным патриотом, Боннет не может простить согражданину своему, что он в "Lettres ecrites de la Montagne"1 не пощадил женевского правительства.
"В целой Европе, - говорит Боннет, - не найдете вы такого просвещенного города, как Женева; наши художники, ремесленники, купцы, женщины и девушки имеют свои библиотеки и читают не только романы и стихи, но и философические книги". - И я могу сказать, что женевские парикмахеры твердят наизусть целые тирады из Вольтера и что женевские дамы в доме у господина К * слушают с великим вниманием одного молодого графа, Мартенева друга, когда он изъясняет им тайну творения.