|
|
|
|
|
Геопоэзия : Для урока географии: Тунис- 14 - Во второй половине истекшего века полки за полками впервые прошли в Сенегал; в восемьдесят третьем году (так недавно еще!) они были у берега Нигера; в это время полковник Делорб взял Баммоко; и — кто знает? А в восемьдесят седьмом — на французов поднялся с востока и юга могущественный негритянский король Самори; и кидал много лет на французов свои чернокожие толпы; о нем не писали в газетах; весь мир говорил: «Буланже, Буланже». И напевали известнейший марш — Буланже; я едал Буланже, испеченного из вкусного мятного теста: то было... в Клину. Замечательный вождь, — Самори разбивал многократно колонны французов; вот как о нем повествует участник суданских походов: — — «Самори. Имя это... гремело... в Судане; заслужена слава его; легендарно его появленье; и — эпопея владычества этого деспота... В восемь лет образуется им государство, равное 400.000 кв. километров;... образует громаду. И став победителем, принимается он за реформы». — Баратье нам подробно рисует военные, религиозные и финансовые реформы, произведенные быстро, талантливо среди громов войны, чернокожим политиком; и — говорит: — «Все усилия Самори устремлялись против нас; в продолжении шестнадцати лет нас держал начеку он; в... сопротивлении отмечаемы два периода: от 1882 до 1886; и — от 1896 до 1898... События показали нам, что Самори вождь народа, стратег и политик»... — Характеризуется первый период упорнейшей франко-негрской войны отобранием у Самори ряда пунктов (Уоссебугу, Сегу, Кониокари, Ниоро); — и завершается этот период: падением Канкана. Но Самори не сдается: упорно он бьет в стальные заборы французских стрелков чернокожими стаями; одновременно: пытается он в передрягу втравить англичан; его посланцы в Лондоне; и находят они — благосклонность, внимание; но англичане боятся открыто поддерживать черного друга; он чувствуя силу французских штыков, делит надвое армию; и одной половиною отбиваясь от французов, другой покоряет себе ряд племен, их вливает в себя; и — отступая под натиском Франции, не уменьшает пределов возникшего негритянского государства; характеризуя стремительность, ум, дальнозоркость, отвагу упорного чернокожего воина; Баратье называет его: — «Африканский Наполеон»! Удивленье французов перед гением «черного» — поневоле наводит на думы: о «черных» во Франции: о их будущей миссии; не мешает задуматься над характером Франции XXI века; субстанция, из которой он с лихорадочной быстротою формирует полки, чтобы их перебросить на север — совсем неизвестна Европе. Недавно в прошедшем году, для угрозы арабам уже переброшено для усмирения Феца — теперь. Это — первое веянье передвиженья на север лавины: дымок над жерлом африканского кратера, непотухшего и собирающегося на нас выбросить свою черную, раскаленную лаву. Но — Самори?.. Защищаясь, как лев, Самори лихорадочно учреждал в государстве своем арсеналы; шпионы его рассыпались всюду; он — всюду пытался выведать тайны отливки орудий; и пробовал даже их лить. Но французы упорство ломают его; окружив, берут в плен; негритянское государство глотается африканской Францией: а бивавшие европейцев полки африканцев становятся быстро французскою армией. Множество черт возникающей Франции — Франции черных — разбросаны в сочинениях Баратье, Дюбуа и др. Предоставим же слово полковнику Баратье о недавних врагах своих; о покореньи Судана он вам повествует: — «Никогда еще не вызывала победа в Европе такого открытого равнодушия; но никогда, может быть, не встречали французы сопротивленья такого в рядах неприятеля; мы нигде не несли таких тяжелых лишений, кровавых потерь, как... в Судане... но с суданскими нашими битвами не считаются как-то. Разве что-либо знают о взятии Уоссебугу, Досегвалы и Диэннеи? Но — следует сохранить для потомства воспоминанье о взятии этих пунктов, во имя и победителей, и — побежденных; боюсь, что слова мои вызовут смех, если прямо скажу: пред героями мы стояли; бившиеся до смерти, — герои... как вожди выше названных городов». — Повествуется далее: — «Лишь попал я в Судан, как молва о сражении при Уоссебугу охватила кольцом меня... от большого селения лишь осталась груда развалин... торчали еще: цитадель, арсенал... следы пламени были единственной памятью о героическом предводителе черных, о Бандиугу-Диара»... Далее, описуется самая бывшая битва: «Уже под напором штыков защищающие переброшены к середине поселка; засели они в стенах строений; и открывали по нашим рядам смертоносный огонь; вот — врываются наши стремительно в гущи дворов: а противники отступают в дома; двери выбиты; никого не осталось; и — режутся в глубине темных комнат; и — штык за штыком вырывается из руки пехотинца; уж круг осажденных сжимается; вождь — посредине его; не сдает он позиции... под развалиной крепости, среди моря огня... предпочел Бандиугу-Диара взорваться с детьми, с негритянскими женами — не согласился на сдачу; в своем героическом порыве, как некий Самсон, колебавший колонны святилища, он под ним схоронил, погибая, врагов... Опаленные взрывом развалины ныне стоят, как... останки... античного мира»... Вот повесть о взятии Диэннеи: — «То был первый вечер во взятии приступом Диэннеи. Защитники — пали: никто не остался в живых; всюду, в лужах крови, были трупы... Простерлась над трупами ночь. Часовой, прижимая ружье, цепенел в вершине холма... Вдруг он видит: приподымается тень — там, над трупами. — «Кто ты?» — бросает вопрос он; и — тень отвечает: — «Я вождь Диэннеи: убей меня»! — приближается, и, показав на ружье, говорит: — «Я — начальник: убей же меня»! — Но часовой отрицательно начинает качать головой.. : стрелять не имеет он права (ведь выстрел среди ночи — тревога). И — часовой отвечает: — «Ложись: не имею я права стрелять»! Но побежденный начальник погибнувших войск Диэннеи опять его просит: — «Убей меня!» — И часовой отвечает: — «Постой». — Он подходит к заснувшим солдатам: и — одного из них будит: — «Возьми свою саблю...» — И оба подходят к начальнику чернокожих; тот — пробует лезвие острой сабли: — «Да — хорошо: так — убей же!» — И вытягивает шею, он падает перед солдатами... И один из солдат отступает на шаг... очень резким движеньем откидывается; свист взлетающей сабли, и — блеск... сабля падает — падает вождь Диэннеи с главой, отделенной наполовину от плеч...» — Я нарочно привел два рассказа; в них масса штрихов, поднимающих перед нами завесу недавнего прошлого: мы читали газеты о прениях во французской Палате; мы знали подробности жизни болтающих там адвокатов; и вороватый мосье Депю-тэ, облекаясь во фрак, с шапо-кляком в руке, полонял наши думы, как... полонял наше сердце подчас генерал Буланже, как пленил он однажды мне детский желудок (ах, мятные пряники клинской лавочки Скокова, изображавшие Буланже. Дети их помнят!). О том, что свершалось воистину с Францией в это время, не знали, конечно, все мы; в это время геройски кидались полки на зубцы крепких стен — Тимбукту, Диэннеи, Канкана; мы знали одно про Канкан: «Это танец! Последнее слово культуры пленительной Франции». И не знали мы вовсе, конечно, — насколько то слово есть слово последнее — Франции, Абеляра, Ришелье, Д’Аламбера, Мольера, Расина; и — прочих французов; и — первое слово (младенческой Франции) будущих Самори, Бандиугу-Диар, и... как бишь их грядущих, имеющих скоро возникнуть во Франции «неофранцузов», — французов с ожогом лица, — образующих негрскою кровью своей — прожег на лице белой, нежной Европы; Европа сгорит, может быть, в динамите тропических стран, ей доставшихся, как наследие от... черта. В том скором, быть может, пожаре, в громах его, не узнаем мы молний, ударивших в тело «французской» Европы. А между тем: отблеск молнии — в звуке «Канкан». Отблеск молнии — жесты взлетающих ног буржуа депутата: в кафе-кабарэ; эти жесты потом повторялись у нас — среди купчиков; и летучее слово «Канкан» облетело Россию. В Царевококшайске, в Саратове, в Сольвычегодске, в Бугульме наверно плясали Канкан: и — говорили друг другу: «Вот танец-то: одним словом — «Париж». — Может быть, и в Париже так думали: «Наш Paris заострился в Канкане: и fin du siecle заключается в размахавшейся пятке»... — Но эта махавшая пятка не думала вовсе о том, что то — жесты грядущего взрыва во Франции: взрыва коросты «белых» французов во взрыве взлетающих и махающих пятками; взрыве «Африки» в старом Париже, неосторожно доверившим стенки желудка, покрытого язвами явства, — двадцати двум проглоченным «Франциям». Сенегал, Дагомея, Нигерия, может быть, расположатся лагерем, окружая своим чернокожим кольцом укрепленья Парижа, — во Франции; оттого-то рассказы о храбрости сенегальских стрелков, или рассказы о храбрости «Банди-угу-Диара», пестрящие мемуары участников сенегальской, суданской кампаний, — вески, значительны; в них встречает нас яркая характеристика будущих европейских соседей. Но жест, о котором в наивном восторге наивно гласит Баратье — жест жестокой, взлетающей сабли солдата над бедным героем немой Диэннеи, — тот жест возмутителен; падает сабля, и — «падает вождь... с головой, отделенной наполовину от плеч»... Не Судан ли наш будущий суд: суд над Францией болтунов, буржуа, адвокатов, банкиров, гоняющей броненосцы в Кронштадт, проливающей слезы о милом Эльзасе; и — под шумок опускающей саблю на голову храбреца «pour manger son Cigot»? Не свершался ли в это мгновенье в Судане суд Божий над Францией? И, быть может, французский грядущий историк, из черных, — какой-нибудь Ахмет Баба напишет последнее слово; — «Это был вечер по взятии укреплений Парижа. Защитники — пали: никто не остался в живых... простиралась над трупами ночь... Часовой, прижимая ружье, цепенел... Вдруг, он видит, приподымается тень, там, над трупами: — «Кто ты? Скажи!» — «Ле-Франсэ: вождь погибшей прекрасной страны, подарившей Европе Мольера, Вольтера, Дидро, Д’Аламбера, Вэрлэна... Убей же меня...» Чернокожий стрелок разбудил потихоньку кого-то по имени Бандиугу-Диара: упал Ле-Франсэ, странно вытянув шею; и — сабля блеснула; и Банди-угу-Диара своим лезвием начертал роковую черту на истории Франции»... Брюссель 912 года
|
|
Раздел Для урока географии: Тунис > глава для урока географии: Тунис, фотографии, карты |
|
|
|
|