|
|
|
|
|
Геопоэзия : Впечатления о Тунисе- 4 - *** Кайруан — центр священный; здесь — множество дервишей; каждую пятницу криком и топотом их оглашаются стены мечети; их учат рядам испытаний; и — тайному знанию: резать себя, очаровывать змей и глотать пауков, скорпионов, колючки и стекла; они с собой носят магический жезлик, заостренный, и — с шаровым набалдашником на рукояти; тот жезлик себе безбоязненно дервиши тыкают в нос и в глаза; кто пройдет все ступени познания, того назовет ассауей имам. Вот мечеть Трех Ворот; это — белая башенка, в выси несущая стены: оконные глазки квадратны и малы; края плоской крыши зубчаты; нигде не блестит изразец; не проходит лепная работа; все линии четки и строги; ее минарет — примитив; прототип минаретов Тунисии, после уже изукрасивших тело свое изразцами; мечеть Трех Ворот — схематический план всех мечетей Тунисии. В белом Тунисе проникнуть в мечеть невозможно; был случай: проник журналист, но — был узнан; и — чуть не убит: в Кайруане, в единственном пункте Тунисии; можно в мечети входить, потому что сквернили французы постоем во время своей оккупации их; с той поры дверь мечетей, уже оскверненных, открылась для гяуров: здесь в Кайруане. Я — был в них: меня поразили они. *** Магомет был сперва проводник, как наш «Мужество»; бедствовал он, но женившись на очень богатой вдове, он остался всю жизнь обеспеченным; и — погрузился в комфорт медитаций; теперь, появляется вдруг перед ним Гавриил, начинается — проповедь нового культа. Извне говоря: магометовы культы — слагались комфортом; «комфорт» очень важный момент этих культов; отсюда — печать позитивности, вкуса к изящному, вещность и чувственность; магометанин всегда позитивен; живут в нем эстет и рассудочник; таинство, чудо всегда умаляется; и выдвигается — быт, государственность; небо — орудие жизни земной; мусульманство везде вырождается в черствость и чувственность; трезвая государственность черство диктует ему стиль концепций религии; трезво учтя фанатизм, как орудие государственной спайки народов, он нам объявляет священные войны, которые — все лишь политика; а эстетизм и врожденное эпикурейство внутри рационально построенной схемы религии бьет семицветным фонтаном веселой и чувственной жизни; былых покорителей, трезво облекших своих сарацинов в бесцветную белость бурнусов, как в маску асивзы, заботит земное строительство жизни для верных; и этих верных они облекают под белым бурнусом в роскошную пестрость шелков; и прекрасные гурии — девы небес — лишь орнамент земного гарема: комфорт эстетизма; здесь всюду вошел Эпикур в жизнь страны; эзотерика жизни — шутливые игры терпимости, а экзотерика: меч фанатизма, грозящий неверным; он — хитро задуман друзьями пророка; без жертв фанатизма, без войн и набегов нельзя было вылепить этот комфорт; но создавши огромное царство культуры, эстеты, забыв фанатизм, отдались всем изяществам тонкой, терпимой, скептической жизни, воздвигнувши стену из белых фанатиков; здесь фанатизм — для острастки; он — «маска» как бы; никогда не проелся он в жизнь; христиане церковной истории чаще бывают фанатиками; вспомним: мягко боролись с неверными, лезшими к ним, все султаны Египта; с какой благодушною легкостью шел Саладин на уступки, торговые сделки, на мир; и в XII веке все жесты калифов гласят: «Да оставьте же нас, ради Бога в покое; мы вам не мешаем, мы мирно живем близ фонтанов, в роскошных аркадах дворцов; позабудьте о нас». Папы — рвались в бой; а невинные дети «кротчайшей, святейшей» Европы безумились дикою мыслью: о брани с неверными. Фридрих Второй Гогенштауфен, — он средь немногих возвысился над современной Европой, перемигнувшись с калифами; и оттого-то был дважды он проклят дичавшими папами; и темплиеры хотели предать его в руки неверных; владыко неверных отверг эту сделку; и Фридрих за это был верен ему; если б Фридрих Второй победил бы во мненьи Европы, быть может, давно уже иссякнул бы и весь мусульманский вопрос, разогретый искусственно: там, где в арабстве религия подлинно всходит, там нет фанатизма; турецкий султан политически теплит его; где упал престиж Турции, сразу меняется плоскость вопроса. *** Комфорт и воинственность (чувственность, черствость), затейливость явно круглеющих линий арабства, нашедших свой стиль в «арабеске», и — строгость, линейность, кубизм (кубы стен, минаретов, домов) создают антиномию в жизни араба, переплетая жесткость с шутливою мягкостью скептика; та же раздвоенность в облике; белая тень, утаившая радугу красок под внешним покровом; и — двойственность дома; сплошная стена монотонно нежеет наружу, да ряд друг на друга надетых зеленых решеток — над окнами; а за квадратами стен — живой дворик, фонтаны, аркады и глянец цветных изразцов; и религия, внутренний дом его, — двойственна: пять медитаций, обряд омовений, рассудочная неуклонность, сплошной педантизм; и — сплошной анекдотик во вкусе Вольтера о старой горе, не внимавшей пророку; весь скепсис Ислама здесь вылился, догма, молитвы, запрет и... привольный смешок; покрывало арабки и... речи ее на дому, заставлявшие Асю, бывшей в арабских домах, багроветь от стыда. Араб — двоица. Тоже — в мечетях... *** Стоим перед Мечетью Цирульника, с виду она есть квадрат белых стен, окруженных гробницами; скупо расплюснулся купол над ними; простой минарет не высок, но мы входим во внутренний дворик, и хохот их садов, оскаленных точно зубами, колонками — живо галдит детворой; и — веселые смехи, галдеж арабчат, не смущаемых святостью места; в мечети — начальная школа; несутся затейливой черной и белой росписью своды; иные — в резьбе, поражающей вас изощрением: кубы и линии стали сплошной «арабеской»; лучи посылают лукавые глянцы на пестрый стенной изразец; и опять мы вошли уже в здание самой мечети; она — небольшая, цветная, таит свою святость: гробницу Цирульника; сверху над нею висят приношения: яйца страусов, ленты, шелка пестротканных знамен; и — шары. Характерно: святой Магометов цирульник — не мученик; он — культур-трегер, носитель комфорта, слуга богачей; и мечеть — именуется именем этой профессии. Вот — «Мечеть Саблей»: умерший давно марабу, над могилой которого встал этот купол, был верно умнейший чудак, вроде нашего «барина»; вдруг осенила его пренелепая шутка; он сделал себе непомерно огромную саблю и трубку (размером с дубину); их всюду таскал за ним раб; «анекдоту» теперь поклоняются верные; и — повисают над трубкой знамена; наверное был «марабу» — замечателен; но отступает куда-то весь облик его; «анекдот» — выдвигается; стены мечети гласят про огромную саблю и трубку; мечеть посвящается «Сабле»; и роскошь комфорта — святые реликвии. Здание главной мечети построено здесь анекдотом; когда полководец Окба увидел, что собака в пустыне открыла колодец, сказал он: — «Быть городу — здесь». Проходящий верблюд подошел сам собою к колодцу; возник — Кайруан, а на месте колодца — огромная площадь: двора кайруанской мечети (квадрат); и полтысячи мелких колонн — обставляют его; так и здесь каламбур полководца, его прихотливый каприз, породил эту крепость сунизма со святостью; более поздние слухи прибавили, что сообщается с Меккой святейший колодезь; побыв у колодца, не надо уже путешествовать на Мекку (опять-таки хитрый расчет политической тонкой затеи; посредством комфорта внесение Мекки сюда, в Кайруан притянут богомольцев; тянулись — от весей Марокко, от струй нигерийских; арабы, гетулы, суданцы, дичающие на песках, туареги, несущие плитки из соли сюда; эти плитки — их деньги). Мы входим в мечеть: лес колонн: и — опять анекдот; меж стеной и этой колонкой пройти толстяку невозможно; худой человек — без усилий проходит; легенда гласит — кто три раза пройдет меж стеной и колонкой, очистится тот; и — лукаво она прибавляет: не так-то легко толстяку здесь протиснуться; взрывом арабского юмора ткани легенды, конечно, пестреют; и — смех водворяется здесь; во святилище. Смех освящается храмом, как спутник комфорта... *** Усталые долгим обзором мечетей, мы кружимся снова бесцельно по уличкам, где чернобелая пестрядь повсюду бежит на порталах, на дугах, подъездах, порой рассыпаясь в шашечки; гулы и грохоты толп чернобелых сжимают бока; всюду черные пятна губастых лопочущих лиц попросунули из белопыльных бурнусов; черные гуляют арабки, таясь меж колоннами, над иссушенными профилями нависают цветки (из-за уха); гробница: звездой, полумесяцем, гривистым львом запестрела стена ее; в росписи — те же цвета: черноватый и белый. И вот перекресток: открытая дверь под колонками, на чернобелом ковре перед низеньким столиком тихо сидит в голубой гондуре седоватый мужчина, белея тюрбаном; очки уронил он на кончик мясистого носа; и — пишет, скосивши на нас любопытный зрачек; наше «Мужество», кистью метнув, наклонилось почтительно к уху араба; и — шепчет, араб соглашается; «Мужество» делает знак: подойти: — «Нет не бойтесь, пожалуйте; это — нотариус; он приглашает взглянуть, как он трудится». Робко подходим к арабу: он тихо сует кончик пальцев и тихо справляется: кто мы, откуда, зачем, как здоровье; потом, указав на сиденье, склоняется в книгу и старой рукой выводит арабские знаки письмян; отдохнувши немного, прощаемся мы; и — выходим на улицу. Вновь из открытых дверей под чернеющей росписью детский галдеж; это школа; заходим: под малой колонкой сидит на циновке учитель Корана, перед ним, поджав ноги, — десятки мальчат, на коленях у каждого мальчика вижу я доску; на ней — письмена, все кричат, и учитель араб с длинной жердью в руке улыбается ласково — мальчикам, нам; хором мальчики учат священные тексты; когда затвердят наизусть их, учитель отпустит; так день изо дня они учат по порции текстов. Выходим: о, множество негров! Давно поселились они среди стен городских; Ибрагим-бен-Аглеб, повелитель Берберии, некогда здесь из суданцев составил почетное войско. Уже вечереет, выходим из города, в пыльные тусклости вновь залетавших песков, пробирается к черным воротам какой-то кудесник; и — с жезликом он, у него за плечами мешок из затянутых кож: — «Там в мешке у него верно кобры». Перед городом дервиши ловят здесь кобр, из мешка выпуская ручную змею, за собой в западню приводящую: дикую кобру; влезает в мешок она, быстро затянет его тогда дервиш. Проходит бормочущий старый слепец; перед собою он щупает почву огромною палкой: — «Это — профессор Корана» — нам шепчет наш «Мужество». — «Он — знаменитость: каид его чтит». *** Расплескали священные перья кровавые светы свои; минареты уже розовеют... И я удивлен, оглушен, ослеплен! Все — смешалось: бурнусы, мечети, миндаль, полоса золотого заката; уж падает ночь; мы с Асей сидим: табльдот! за окнами ревы и гулы; мышиные писки и шамканье старцев; неведомый кто-то стучится в окошко; кончается скучный обед; половина толстеющего американца теперь принимается за второй, вероятно, десяток открыток: с лубочными видами города; старый супруг ее — курит. И прошлое — тихо восходит во мне. Каир 911 года
|
|
Раздел Впечатления о Тунисе > глава Впечатления о Тунисе, фотографии, карты |
|
|
|
|