|
|
|
|
|
Геопоэзия : Киплинг в США- 19 - - Если и собираюсь, она будет создана по подобию других - с самым серьезным намерением обрисовать себя гораздо лучшим человеком в каждой мелочи, которая могла бы меня дискредитировать. Как и других авторов, меня также ожидает неудача. Я не могу заставить читателя поверить во что-либо, кроме правды. Естественно, это привело к обсуждению вопроса о совести. Вот что сказал Марк Твен, и его могучие слова достойны того, чтобы их увековечить: "Совесть - это помеха и подобна ребенку. Лелейте ее, забавляйтесь с ней, потакайте прихотям - она станет испорченной и начнет вторгаться во все ваши радости и печали. Обращайтесь с совестью так же, как со многим другим. Когда она возмущается, отшлепайте ее, будьте строги, не уступайте ей, не позволяйте приходить поиграть с вами, когда это ей заблагорассудится, - и вы воспитаете хорошую, я хочу сказать, хорошо воспитанную совесть. Иначе она испортит всю вашу жизнь. Надеюсь, что сумел призвать собственную совесть к порядку. По крайней мере, она давно не напоминает мне о себе. Пожалуй, я укротил ее чрезмерной строгостью. Убить ребенка - это жестокость, но, несмотря на все то, что я сказал, совесть отличается от дитя многим. Возможно и лучше, когда она мертва". Затем Марк Твен рассказал немного о своей ранней молодости (то, что считал возможным доверить незнакомцу), воспитании, а также о вечном влиянии на него примера родителей. Он словно говорил глазами - их светом, который лучился из-под густых бровей. Иногда он пересекал комнату легкими, словно у девушки, шагами, для того чтобы показать мне ту или иную книгу, или просто расхаживал, попыхивая кукурузной трубкой. Я отдал бы многое за то, чтобы набраться смелости и попросить в дар эту трубку прилавочной стоимостью в каких-то пять центов. Я понял, почему дикари так страстно домогаются печени храбрецов, убитых в бою. Возможно, эта трубка смогла бы наделить меня хоть крохотной долей его способности читать в сердцах людей. Однако он ни разу не отложил ее в сторону на расстояние, удобное для совершения кражи. Однажды писатель положил руку на мое плечо. Это действительно случилось. Так жалуют Звездой Индии - голубой шелк, трубы, сверкание алмазов и все прочее. Если в будущем, подчиняясь обстоятельствам и случайностям, которые порой подстерегают нас в этой бренной жизни, мне суждено безнадежно пасть, я скажу надзирателю работного дома, что однажды сам Марк Твен возложил руку на мое плечо, и тот немедленно предоставит мне отдельную комнату, снабдив двойной табачной порцией для бедных. - Я не читаю романов, - продолжал Марк Твен, - но иногда всеобщее любопытство заставляет сделать это, когда люди начинают преследовать меня, желая узнать мнение о последней нашумевшей книге. - Какое впечатление произвело на вас недавнее преследование? - Роберт? - спросил он. Я кивнул. - Конечно, я прочитал - для того чтобы поучиться мастерству. Это заставило задуматься над тем, что я слишком давно не читал романов. Среди книг, застрявших на полках, может оказаться немало таких, которые написаны с большим вкусом. Итак, я начал курс чтения романов, однако прекратил это занятие, потому что не получил удовольствия. Что касается Роберта, то я изумился, изумился, словно уличный певец, которого привлекла восхитительная музыка, исполняемая на церковном органе. Правда, я не остановился, для того чтобы спросить, была ли это всеми признанная или самая заурядная музыка. Просто мне нравилось то, что я слышу. Я говорю об изяществе стиля. Видите ли, - продолжал он, - каждый оценивает книги по-своему. Я выразил свое мнение. Если бы я жил во время начала всех начал, то и тогда осмотрелся бы вокруг, стараясь узнать, что говорят в приходе об убийстве Авеля, прежде чем открыто осудить Каина. Конечно, у меня была бы своя точка зрения, но я не высказал бы ее до тех пор, пока не нащупал почву. Итак, вы слышали, что я думаю об этой книге. Каково мое мнение для публики? Право, не знаю. Оно не перевернет мир. Он устроился в кресле поудобнее и заговорил о другом. - Девять месяцев в году я провожу в Хартфорде. Я давно уже смирился с тем, что в течение этих месяцев нет никакой надежды работать по-настоящему. Кто-нибудь обязательно потревожит. Люди заходят в любое время и с чем угодно. Однажды я решил вести дневник подобных вторжений. Он начинался так: "Входит некто и заявляет, что не желает видеть никого, кроме мистера Клеменса. Это оказался агент по распространению фоторепродукций картин из Салона, но я очень редко использую салонные картины в своих книгах... Появляется другой человек, который тоже отказывается видеть кого бы то ни было, кроме мистера Клеменса. Этот пришел уговорить меня написать в Вашингтон о чем-то очень важном. Я принял его, затем третьего, четвертого... Наступил полдень. Я устал вести дневник и захотел отдохнуть". Однако пятый посетитель оказался единственным, у кого нашлась визитная карточка, и он прислал ее: "Бен Кунц. Ханнибал. Миссури". Я вырос в Ханнибале. Бен был моим старым школьным приятелем. Соответственно я распахнул настежь двери моего дома и кинулся с распростертыми объятиями к огромному, тучному джентльмену, который не был Беном, каким я знавал его, - он совсем не походил на него. "Но все-таки это ты, Бен? - спросил я. - Сильно же ты изменился за последнюю тысячу лет". Толстяк промямлил: "Мм, по правде говоря, я не Кунц, но я встретился с ним в Миссури, и он попросил обязательно зайти к вам и дал свою карточку". Тут он разыграл сценку, приготовленную для меня: "Одну минуточку, я сейчас достану проспекты. Хоть я и не совсем Кунц, однако путешествую с полным набором громоотводов, каких вы никогда не видели". - И что же произошло? - спросил я почти шепотом. - Я захлопнул дверь. Он не был Кунцем, совершенно точно, не был моим старым школьным товарищем, но я пожал обе его руки с любовью и... В моем собственном доме меня атаковал коммивояжер по продаже громоотводов. Как я уже сказал, мне почти не удается писать в Хартфорде. И вот каждый год я приезжаю на три месяца сюда и работаю по четыре-пять часов ежедневно в кабинете, который устроил в саду того домика на холме. Конечно, я не против двух-трех заминок. Когда дело спорится, такие мелочи не мешают. Однако восемь или десять перерывов задерживают развитие композиции. (перевод В.Н. Кондракова, стихотворные переводы - Н.В. Димчевского) |
|
Раздел Киплинг в США > глава Киплинг в США, фотографии, карты |
|
|
|
|