см. также стихи о Франции >>
-
11 -
- Mon cher et tres charitable Monsieur {Дорогой и милостивый господин (франц.).}. - На это ничего не возразишь, - сказал я.
- Му Lord Anglais {Милорд английский (франц.).}, - самый звук этих слов стоил денег - и я отдал за него "мое последнее су". Но в пылу раздачи я проглядел одного pauvre honteux {Застенчивого бедняка (франц.).}, для которого некому было попросить су и который, я уверен, скорее погиб бы, чем попросил для себя сам. Он стоял возле кареты, немного в стороне от кружка обступивших меня нищих и вытирал слезу на лице, видевшем, как мне показалось, лучшие дни. - Праведный боже! - сказал я, - а у меня не осталось для него ни одного су. - Да ведь у тебя их тысяча! - громко закричали все зашевелившиеся во мне силы природы, - и вот я дал ему - не важно, сколько - теперь мне стыдно сказать, "как много", - а тогда было стыдно подумать, как мало. Таким образом, если читатель способен составить какое-нибудь представление о моем тогдашнем состоянии, то, пользуясь этими двумя твердыми отправными точками, он может отгадать величину моего подаяния с точностью до одного или двух ливров.
Для остальных у меня не нашлось ничего, кроме Dieu vous benisse. - Et le bon Dieu vous benisse encore {Да благословит вас бог. - И вас да благословит господь бог (франц.).}, - сказали старый солдат, карлик и пр. Но pauvre honteux ничего не в силах был сказать - он достал маленький носовой платок и, отвернувшись, вытер глаза - и мне показалось, что он благодарен мне больше, чем все остальные.
БИДЕ
Устроив все эти маленькие дела, я сел в почтовую карету с таким удовольствием, как еще никогда в жизни не садился в почтовые кареты, а Ла Флер, закинув один огромный ботфорт на правый бок маленького "биде" {Почтовая лошадь. - Л. Стерн.}, другую же свесив с левого бока (ног его я в расчет не принимаю), поскакал передо мной легким галопом, счастливый и статный, как принц. -
- Но что такое счастье! что такое величие на пестрой сцене жизни! Не проехали мы и одного лье, как галоп Ла Флера внезапно был остановлен мертвым ослом - его лошадка не пожелала пройти мимо трупа - между нею и седоком завязался спор, и бедный парень первым же взмахом ее копыт был выброшен из своих ботфорт.
Ла Флер перенес свое падение, как истый француз-христианин, сказав по его поводу всего-навсего: Diable! - он мигом встал и снова навалился верхом на свою лошадку, принявшись колотить ее так, как будто под ним был его барабан.
Лошадка метнулась от одного края дороги к другому - потом обратно - туда-сюда, словом, готова была идти куда угодно, Только не мимо павшего осла. - Ла Флер настаивал на своем - и лошадка его сбросила.
- Что случилось с твоим конем, Ла Флер? - спросил я. - Monsieur, - сказал он, - c'est un cheval le plus opiniatre du monde {Сударь, это самая упрямая лошадь на свете (франц.).}. - Ну, если это такая упрямая скотина, так пусть себе идет, куда знает, - отвечал я. После этого Ла Флер отпустил коня, хорошенько стегнув его, а тот поймал меня на слове и во весь опор помчался назад в Монтрей. - Peste! - сказал Ла Флер.
Не будет mal-a-propos {Некстати (франц.).} заметить здесь, что, хотя Ла Флер прибегнул в этой передряге только к двум восклицаниям, а именно: Diable! и Peste! - однако во французском языке их существует три; подобно положительной, сравнительной и превосходной степеням, то или иное из них употребляется в жизни при каждом неожиданном стечении обстоятельств.
Le Diable! - первая - положительная степень - употребляется главным образом при обыкновенных душевных движениях, когда что-нибудь случается вопреки нашим ожиданиям - например, когда при игре в кости выпадает одинаковое число очков, - когда вас, как Ла Флера, сбрасывает лошадь, и так далее. - Наставление мужу рогов по этой же причине всегда вызывает возглас: Le Diable!
Но если неожиданная случайность заключает в себе нечто вызывающее, как это было, когда лошадка бросилась наутек, оставив опешившего Ла Флера в ботфортах, - это уж вторая степень.
Тогда говорят: Peste!
Что же касается третьей -
- Но здесь сердце мое сжимается от жалости и сочувствия, когда я раздумываю, как тяжек должен быть уд ел столь утонченного народа и какие горькие страдания должен был он претерпеть, чтобы быть вынужденным ее употреблять. -
Вкладывайте мне в уста, о силы, оделяющие язык наш красноречием в несчастии! - что бы ни выпало на мою долю, - вкладывайте мне в уста одни лишь пристойные слова для выражения моих чувств, и я дам волю моим естественным порывам.
- Но так как подобные слова были не в ходу во Франции, то я решил принимать каждую приключившуюся со мной беду молча, не отзываясь на нее никаким восклицанием.
Ла Флер, такого договора с собой не заключавший, провожал упрямую лошадь глазами, пока не потерял ее из виду, - после чего предоставляю вам самим догадаться, если угодно, каким словцом заключил он всю эту передрягу.
Так как не могло быть и речи о том, чтобы Ла Флеру в ботфортах гнаться за напуганной лошадью, то мне оставалось только взять его или на запятки, или в карету. -
Я предпочел последнее, и в полчаса мы доехали до почтового двора в Нанпоне.
МЕРТВЫЙ ОСЕЛ
НАНПОН
- А это, - сказал он, складывая хлебные корки в свою котомку, - это составило бы твою долю, если бы ты был жив и мог ее разделить со мной. - По тону, каким это было сказано, я подумал, что он обращается к своему ребенку; но он обращался к своему ослу, тому самому ослу, труп которого мы видели на дороге и который был причиной злоключения Ла Флера. Человек, по-видимому, очень горевал по нем, и это вдруг напомнило мне оплакивание Санчо своего осла, но в тоне голоса незнакомца звучало больше искренности и естественности.
Горевавший сидел на каменной скамье у дверей, а рядом с ним лежали вьючное седло и уздечка осла, которые он время от времени приподнимал - потом клал на землю - смотрел на них - и качал головой. Потом он снова вынул из котомки хлебную корку, как будто собираясь ее съесть, - подержал некоторое время в руке - положил на удила ослиной уздечки - задумчиво поглядел на устроенное им маленькое сооружение - и тяжко вздохнул.
(Перевод А. А. Франковского)