см. также стихи о Франции >>
Геопоэзия : Для реферата о Франции
-
12 -
Трогательная простота его горя привлекла к нему, пока закладывали лошадей, множество народа, в том числе и Ла Флера; так как я остался в карете, то мог все слышать и видеть через головы собравшихся.
- Он сказал, что недавно прибыл из Испании, куда ездил из отдаленного конца Франконии, и проделал вот уж какой конец обратного пути, когда пал его осел. Всем, по-видимому, хотелось узнать, что могло побудить такого старого и бедного человека пуститься в такое далекое путешествие.
- Небу угодно было, - сказал он, - благословить его тремя сыновьями - молодцами, каких больше не сыскать во всей Германии; но когда двух старших в одну неделю унесла оспа, а младший свалился от этой же болезни, он испугался, что лишатся всех своих детей, и дал обет, если небо не возьмет от него последнего, в благодарность совершить паломничество в Сант-Яго, в Испанию.
Дойдя до этого места, объятый горем рассказчик остановился, чтобы заплатить дань природе, - он горько заплакал.
- Небо, - сказал он, - приняло его условия, и он отправился из своей хижины с этим бедным созданием, которое терпеливо делило тягости его путешествия - всю дорогу ело с ним его хлеб и было ему как бы другом.
Все собравшиеся слушали бедняка с участием, - Ла Флер предложил ему денег. - Горевавший сказал, что он в них не нуждается - дело не в цене осла, - а в его утрате. Осел, - сказал он, - без всякого сомнения, его любил, - и тут он рассказал слушателям длинную историю о постигшем его и осла при переходе через Пиренеи несчастье, которое на три дня их разлучило; в течение этого времени осел искал его так же усердно, как сам он искал осла, и оба они почти не прикасались ни к еде, ни к питью, пока не встретились друг с другом.
- После потери этого животного у тебя есть, мой друг, по крайней мере, одно утешение; я уверен, что ты был для него милосердным хозяином. - Увы, - сказал горевавший, - я тоже так думал, пока он был жив, - но теперь, когда он мертв, я думаю иначе. - Боюсь, мой вес вместе с грузом моих горестей оказались для него непосильными - они сократили дни бедного создания, и, боюсь, ответственность за это падает на меня. - Позор для нашего общества! - сказал я про себя. - Если бы мы любили друг друга, как этот бедняк любил своего осла, - это бы кое-что значило, -
КУЧЕР
НАНПОН
Печаль, в которую поверг меня рассказ бедняка, требовала к себе бережного отношения; между тем кучер не обратил на нее никакого внимания, пустившись вскачь по pave {Булыжной мостовой (франц.).}.
Изнывающий от жажды путник в самой песчаной Аравийской пустыне не мог бы так томиться по чашке холодной воды, как томилась душа моя по чинным и спокойным движениям, и я составил бы высокое мнение о моем кучере, если бы тот тихонько повез меня, так сказать, задумчивым шагом. - Но едва только удрученный горем странник кончил свои жалобы, как парень безжалостно стегнул каждую из своих лошадей и с грохотом помчался как тысяча чертей.
Я во всю мочь закричал ему, прося, ради бога, ехать медленнее, - но чем громче я кричал, тем немилосерднее он гнал. - Черт его побери вместе с его гонкой, - сказал я, - он будет терзать мои нервы, пока не доведет меня до белого каления, а потом поедет медленнее, чтобы дать мне досыта насладиться яростью моего гнева.
Кучер бесподобно справился с этой задачей: к тому времени, когда мы доехали до подошвы крутой горы в полулье от Нанпона, - я был зол уже не только на него - но и на себя за то, что отдался этому порыву злобы.
Теперь состояние мое требовало совсем другого обращения: хорошая встряска от быстрой езды принесла бы мне существенную пользу.
- Ну-ка, живее - живее, голубчик! - сказал я.
Кучер показал на гору - тогда я попробовал мысленно вернуться к повести о бедном немце и его осле - но нить оборвалась - и для меня было так же невозможно восстановить ее, как для кучера пустить лошадей рысью -
- К черту всю эту музыку! - сказал я. - Я сижу здесь с самым искренним намерением, каким когда-либо одушевлен был смертный, обратить зло в добро, а все идет наперекор этому благому намерению.
Против всех зол есть, по крайней мере, одно успокоительное средство, предлагаемое нам природой; я с благодарностью принял его из ее рук и уснул; первое разбудившее меня слово было: "Амьен".
- Господи! - воскликнул я, протирая глаза, - да ведь это тот самый город, куда должна приехать бедная моя дама.
АМЬЕН
Едва произнес я эти слова, как почтовая карета графа де Л***, с его сестрой в ней, быстро прокатила мимо: дама успела только кивнуть мне - она меня узнала, - однако кивнуть особенным образом, как бы показывая, что наши отношения она не считает поконченными. Доброта ее взгляда не была обманчивой: я еще не поужинал, как в мою комнату вошел слуга ее брата с запиской, где она говорила, что берет на себя смелость снабдить меня письмом, которое я должен лично вручить мадам Р*** в первое утро, когда мне в Париже нечего будет делать. К этому было добавлено сожаление (но в силу какого penchant {Побуждения (франц.).}, она не пояснила) по поводу того, что обстоятельства ей помешали рассказать мне свою историю, но она продолжает считать себя в долгу передо мной; и если моя дорога когда-нибудь будет проходить через Брюссель и я к тому времени еще не позабуду имени мадам де Л***, то мадам де Л*** будет рада заплатить мне свой долг.
- Итак, - сказал я, - я встречусь с тобой, прелестная душа, в Брюсселе - мне стоит только вернуться из Италии через Германию и Голландию и направиться домой через Фландрию - всего десять лишних перегонов; но хотя бы и десять тысяч! Какой душеспасительной отрадой увенчается мое путешествие, приобщившись печальным перипетиям грустной повести, рассказанной мне такой страдалицей! Видеть ее плачущей! Даже если я не в состоянии осушить источник ее слез, какое все-таки утонченное удовольствие доставит мне вытирать их на щеках лучшей и красивейшей из женщин, когда я молча буду сидеть возле нее всю ночь с платком в руке.
В чувстве этом не заключалось ничего дурного, а все-таки я сейчас же упрекнул в нем мое сердце в самых горьких и резких выражениях.
(Перевод А. А. Франковского)