" Уличная выставка"

Трамваев острые трели... 

Шипение шин, завыванье гудков... 

По краю панели 

Ширмы из старых мешков. 

На ширмах натыканы плотно 

Полотна: 

Мыльной пеной цветущие груши, 

Корабли, словно вафли со взбитыми сливками, 

Першеронов ватные туши, 

Волны с крахмальными гривками 

И красавицы в позах французского S,- 

Не тела, а дюшес... 

Над собачьего стиля буфетом-чудовищем,- 

Над домашним своим алтарем 

Повесишь такое чудовище,- 

Глаза волдырем! 

У полочек, расправивши галстуки-банты, 

Дежурят Рембрандты,- 

Старик в ватерпруфе затертом 

Этаким чертом 

Вал бороды зажимает в ладонь. 

Капюшон - пузырем за спиной, 

Войлок - седою копной, 

В глазах угрюмый и тусклый огонь... 

Рядом - кургузый атлет: 

Сорок пять лет, 

Косые табачные бачки, 

Шотландские брючки, 

Детский берет,- 

Стоит часовым у нормандских своих деревень, 

Равнодушный, как пень, 

У крайних щитов 

Средь убого цветистых холстов, 

Как живая реклама, 

Свирепо шагает художница-дама: 

Охра плоских волос, 

Белилами смазанный нос, 

Губы - две алые дыньки, 

Веки в трагической синьке,- 

Сорок холстов в руках, 

А обед в облаках... 

Но прохожие воблою вялой 

Сквозь холщовый текут коридор. 

То какой-нибудь плотный малый 

В першеронов направит взор... 

То старушка, нежное сердце, 

Вдруг приклеит глаза к холсту: 

На подносе три алые перца 

К виноградному жмутся листу... 

Но никто - собаки!- не купит, 

Постоят и дальше в кафе,- 

И художник глаза лишь потупит, 

Оттопырив мешком галифе... 

Лишь один господин солидный 

С худосочною килькой-женой - 

Уж совсем, совсем очевидно - 

Выбрал нимфу с жирной спиной, 

Но увидел цифру "сто двадцать", 

(А ведь рама без малого сто!) 

И не стал даже, пес, торговаться,- 

Отошел, запахнувши пальто...