см. также стихи о Франции >>
-
6 -
Бедный монах покраснел как рак. - Mon Dieu! - сказал он, сжимая руки, - никогда вы не обращались со мной грубо. - По-моему, - сказала дама, - эта на него не похоже. - Теперь пришел мой черед покраснеть, а почему - предоставляю разобраться тем немногим, у кого есть к этому охота. - Простите, мадам, - возразил я, - я обошелся с ним крайне нелюбезно, не имея к тому никакого повода. - Не может быть, - сказала дама. - Боже мой! - воскликнул монах с горячностью, казалось, ему совсем несвойственной, - вина лежит всецело на мне; я был слишком навязчив со своим рвением. - Дама стала возражать, и я к ней присоединился, утверждая, что такой дисциплинированный ум никого не может оскорбить.
Я не знал, что спор способен оказать столь приятное и успокоительное действие на нервы, как я это испытал тогда. - Мы замолчали, не чувствуя и следа того нелепого возбуждения, которым вы бываете охвачены, когда в таких случаях по десяти минут глядите друг другу в лицо, не произнося ни слова. Во время этой паузы монах старательно тер свою роговую табакерку о рукав подрясника, и, как только на ней появился от трения легкий блеск, - он низко мне поклонился и сказал, что было бы поздно разбирать, слабость ли или доброта душевная вовлекли нас в этот спор, - но как бы там ни было - он просит меня обменяться табакерками. Говоря это, он одной рукой поднес мне свою, а другой взял у меня мою; поцеловав се, он спрятал у себя на груди - из глаз его струились целые потони признательности - и распрощался.
Я храню эту табакерку наравне с предметами культа моей религии, чтобы она способствовала возвышению моих помыслов; по правде сказать, без нее я редко отправляюсь куда-нибудь; много раз вызывал я с ее помощью образ ее прежнего владельца, чтобы внести мир в свою душу среди мирской суеты; как я узнал впоследствии, он был весь в ее власти лет до сорока пяти, когда, не получив должного вознаграждения за какие-то военные заслуги и испытав в то же время разочарование в нежнейшей из страстей, он бросил сразу и меч и прекрасный пол и нашел убежище не столько в монастыре своем, сколько в себе самом.
Грустно у меня на душе, ибо приходится добавить, что, когда я спросил о патере Лоренцо на обратном пути через Кале, мне ответили, что он умер месяца три тому назад и похоронен, по его желанию, не в монастыре, а на принадлежащем монастырю маленьком кладбище, в двух лье отсюда. Мне очень захотелось взглянуть, где его похоронили, - и вот, когда я вынул маленькую роговую табакерку, сидя на его могиле, и сорвал в головах у него два или три кустика крапивы, которым там было не место, это так сильно подействовало на мои чувства, что я залился горючими слезами, - но я слаб, как женщина, и прошу моих читателей не улыбаться, а пожалеть меня.
ДВЕРИ САРАЯ
КАЛЕ
Все это время я ни на секунду не выпускал руки моей дамы; я держал ее так долго, что было бы неприлично выпустить ее, не прижав сперва к губам. Когда я это сделал, кровь и оживление, сбежавшие с ее лица, потоком хлынули к нему снова.
Случилось, что в эту критическую минуту проходили мимо два путешественника, заговорившие со мной в каретном дворе; увидев наше обращение друг с другом, они, естественно, забрали себе в голову, что мы, - по крайней мере, "муж и жена"; вот почему, когда они остановились, подойдя к дверям сарая, один из них, а именно пытливый путешественник, спросил нас, не отправляемся ли мы завтра утром в Париж. - Я сказал, что могу ответить утвердительно только за себя, а дама прибавила, что она едет в Амьен. - Мы вчера там обедали, - сказал простодушный путешественник. - Ваша дорога в Париж проходит прямо через этот город, - прибавил его спутник. Я собирался было рассыпаться в благодарностях за сообщение, что "Амьен лежит на дороге в Париж", но, вытащив роговую табакерку бедного монаха с целью взять из нее щепотку табаку, - я спокойно поклонился им и пожелал благополучно доехать до Дувра. - и они нас покинули.
- А что будет плохого, - сказал я себе, - если я попрошу эту удрученную горем даму занять половину моей кареты? - Какие великие беды могут от этого произойти?
Все грязные страсти и гадкие наклонности естества моего всполошились, когда я высказал это предположение. - Тебе придется тогда взять третью лошадь, - сказала "Скупость", - и за это карман твой поплатится на двадцать ливров. - Ты не знаешь, кто она, - сказала "Осмотрительность", - и в какие передряги может вовлечь тебя твоя затея, - шепнула "Трусость".
- Можешь быть уверен, Йорик, - сказало "Благоразумие", - что пойдет слух, будто ты отправился в поездку с любовницей и с этой целью сговорился встретиться с ней в Кале.
- После этого, - громко закричало "Лицемерие", - тебе невозможно будет показаться в свете, - или сделать церковную карьеру, - прибавила "Низость", - и быть чем-нибудь побольше паршивого пребендария.
- Но ведь этого требует вежливость, - сказал я, - и так как в поступках своих я обыкновенно руковожусь первым побуждением и редко прислушиваюсь к подобным наговорам, которые, насколько мне известно, способны только обратить сердце в камень, - то я мигом повернулся к даме -
- Но пока шла эта тяжба, она незаметно ускользнула и к тому времени, когда я принял решение, успела сделать по улице десять или двенадцать шагов; я поспешно бросился вдогонку, чтобы как-нибудь поискуснее сделать ей свое предложение; однако, заметив, что она идет, опершись щекой на ладонь и потупив в землю глаза - медленными, размеренными шагами человека, погруженного в раздумье, - я вдруг подумал, что и она обсуждает тот же вопрос. - Помоги ей, боже! - сказал я, - верно, у нее, как и у меня, есть какая-нибудь ханжа-тетка, свекровь или другая вздорная старуха, с которыми ей надо мысленно посоветоваться об этом деле. - Вот почему, не желая ей мешать и решив, что галантнее будет взять ее скромностью, а не натиском, я повернул назад и раза два прошелся перед дверями сарая, пока она продолжала свой путь, погруженная в размышления.
НА УЛИЦЕ
КАЛЕ
При первом же взгляде на даму решив в своем воображении, "что она существо высшего порядка", - и выставив затем вторую аксиому, столь же неоспоримую, как и первая, а именно, что она - вдова, удрученная горем, - я дальше не пошел: - я и так достаточно твердо занимал положение, которое мне нравилось - так что, пробудь она бок о бок со мной до полуночи, я остался бы верен своим догадкам и продолжал рассматривать ее единственно под углом этого общего представления.
(Перевод А. А. Франковского)